Нью-Йорк,
угол Сороковой авеню, полдень. Четверо в черном «бьюике» с заведенным
мотором. Напротив – маленький ресторан, у дверей припаркован аккуратный
двухместный «линкольн» спортивной модели с закрытым верхом. Весь город
отлично знает, кому принадлежит эта машина. Город знает, кому
принадлежит город. И эти четверо – знают.
– Давай, Фрэнки, давай! – шепчет один из них. И поглаживает
странное стальное сооружение – вороненый ствол, к которому приделан
здоровый жестяной барабан. Автомат системы «томпсон» – вещь для
Нью-Йорка до сих пор невиданная. Через час это оружие станет символом,
любимым гангстерским аргументом в любом споре. Да и вообще – через час
много что изменится... Нет, уже через несколько минут...
Ножик для Нью-Йорка Фрэнки Йейл, Фрэнки Йейл, первый
повелитель нью-йоркских бутлегеров! О нем ходили легенды, а правда была
страшней и прекрасней легенд. Говорят, к совершеннолетию у него на
совести уже была дюжина трупов, говорят, он был из тех, кого зовут в
гости к своим недругам, а приглашения пишут на банковских чеках...
Говорят, он до последних дней жизни любил такие приглашения и не
брезговал на них откликаться. Но рассказывают и другое: как помогал
зимой дровами всем замерзающим в Нью-Йорке беднякам-итальянцам, как
любил свою жену, как воспитывал младшего брата. И еще – как любил
своего названого брата, лучшего друга, предавшего в последний день...
И неизвестно, какой день был для Фрэнки Йейла худшим на
американской земле – первый или последний? Выходец из бедной области
Калабрия, что притулилась на самом «мыске» итальянского «сапога», он,
как и многие, ступил на эту землю без цента в кармане, да и всю его
семью здесь ждало только одно – нищета. Четыре недели в трюме ржавого
корабля, фильтрационная тюрьма для иммигрантов в постаменте статуи
Свободы, а дальше – самое страшное: эта самая свобода, безо всяких
надежд. Конечно, калабрийцы, сицилийцы – одна большая семья, и кто-то
из местных помог на первых порах найти жилье, подсказал, где раздают
бесплатный суп, но не за этим же они переплыли океан! Родители опустили
руки, младший брат еще ни на что не годился. И получалось, что все
сходится на Фрэнки. Да и не в этом дело, дело в унижении, которое он
чувствовал здесь всеми клетками тела, глядя на выступающие из смога и
тумана небоскребы справа от себя и доки, о причалы которых бились
морские волны, слева. Он смотрел на Нью-Йорк и, сжимая в кармане
перочинный ножик, говорил себе: когда-нибудь этот город будет моим!
Впрочем, так говорили почти все, миллионы иммигрантов со всех сторон
света. Так говорят и сейчас. Но Фрэнки был готов пролить за эти слова
кровь. Чужую кровь.
Война в доках Случай представился быстро. Сойдясь с
местной шпаной, Фрэнки почти сразу стал заправилой, главарем в
итальянском квартале. Место перочинного ножика занял увесистый пистолет
системы «кольт». Из итальянцев и чернокожих сложилась небольшая банда,
которую называли бандой Фрэнки или «черной». Мелкие грабежи, мелкие
деньги – романтика первого года в Нью-Йорке, патриархальном еще в те
времена городе, где грабить было почти скучным занятием: лавочники так
разевали рты, что становилось страшно за их челюсти, Но и деньги были
скучные. Большие деньги были там, в порту, где разгружали товары, где
день и ночь кипела торговая жизнь. Да только жизнь эту контролировали
крутые ребята из банды Дэнни Механа и Дикого Билла Ловетта, в основном
ирландцы (и банда называлась «белой»). Они брали свой процент с
контрабандных товаров, они забирали все, что плохо лежит, и не желали
подпускать к этой кормушке чужаков.
Фрэнки, собравший уже немало отчаянных ребят, воспринимал такое
положение вещей как личное оскорбление, ему хотелось войны, денег, а
еще больше – славы, славы не меньшей, чем у Дикого Билла. А слава для
него стоила любой крови. Он объяснил своим приятелям очень простой
план: крутой человек, в которого попало девять граммов свинца, как
правило, становится менее крутым. А иногда и мертвым.
Так началась война «белой» и «черной» банд за нью-йоркский порт. Она
продолжалась больше года – с засадами, перестрелками, предательствами и
подвигами, – все как на настоящей войне. Но настоящая война, Первая
мировая, шла где-то далеко, в Европе, а эта происходила в самом сердце
Нью-Йорка, у причалов и корабельных доков, и за ней следил весь город.
Полиция ничего не могла сделать, ей оставалось лишь считать трупы. И
когда этот счет пошел на десятки, Дикий Билл сдался. Банда Фрэнки
сделалась единственным хозяином этой части Нью-Йорка, как оказалось
вскоре – ключевой части. Потому что спустя пару лет американский сенат
проголосовал за сухой закон, и через порт хлынул поток контрабандного
спиртного. Для Фрэнки наступали золотые времена – времена бутлегерства.
Но и трудные времена. Война за порт теперь казалась детской забавой.
Совсем другие деньги, совсем другие противники... И совсем другие
друзья.
Юный друг Этого человека с круглым, почти по-детски
наивным лицом и жестоким, бесцветным взглядом Фрэнки заметил сразу – и
взял под свое крыло. Еще только начинавший свой гангстерский путь
молодой итальянец показался ему подающим надежды. «В деле» он проявлял
себя с лучшей стороны, у него были отличные рекомендации, от самого
Джонни Торрио, главаря грозной Five Points Gang. И кровь этот парень
проливал без лишних вздохов, даже как-то со вкусом. Так началась дружба
Фрэнки и Аль Капоне, дружба двух равно жестоких и целеустремленных
людей. Но Аль Капоне только делал первые стремительные шаги по
гангтерскому хайвею, а у Фрэнки уже была власть почти над половиной
Нью-Йорка. Власть и отличная репутация, добытая всего за несколько лет.
Во всей Америке он считался самым безжалостным, безошибочным, надежным
убийцей. И – самым дорогим.
Кодекс калибра 0,45 Всем известно: в преступном мире
существуют свои законы. Их создают самые сильные. И, пожалуй, именно
Фрэнки Йейл был одним из тех, чьи правила и обычаи сформировали
гангстерский «кодекс чести» 20-х годов. Он никогда не был написан
чернилами на бумаге, и слишком много раз – кровью. Жестокие, не
подлежащие обжалованию приговоры, приведенные в исполнение с помощью
«кольта» 0,45 калибра, любимого оружия Фрэнки, сделали этот кодекс
внятным для многих. И по-своему обуздали волну беззакония в итальянских
кварталах Нью-Йорка.
Для простого итальянца есть две главные жизненные ценности:
семья и еще раз семья. Все, что делается в ущерб его семье, его
родственникам, – безусловное зло. Но в нью-йоркской «маленькой Италии»
единой семьей становились все, кого прибило к этому берегу. И самым
большим сокровищем для десятков тысяч бедствующих семей были те, ради
кого они совершили свой бросок через океан. Дети.
Фрэнки не был исключением. Едва повзрослев, едва заработав
первые деньги, он уже старался не допустить, чтобы дети из итальянских
семей мерзли, голодали или просили милостыню на улицах. Неважно, свои
или чужие – дети для него всегда были детьми. И девятилетний мальчик,
вышедший промозглым зимним вечером на пустынную улицу с пачкой газет,
многие годы вспоминал это чудо: парня, который купил у него всю пачку
за 50 долларов и, похлопав по плечу, шепнул: «Хватит мерзнуть! Живо
беги домой, к маме!».
Мальчика звали Ник Коловус, и тот вечер дал старт еще одной
дружбе в жизни Фрэнки (а благодетелем, купившим все залежавшиеся
газеты, конечно, был именно он). Когда спустя много лет Ник сделался
первоклассным поваром, а потом открыл собственный ресторан, Фрэнки стал
его постоянным клиентом. Шли годы, и уже у самого Ника росла дочь,
которой, конечно, не приходилось торговать газетами на нью-йоркских
улицах. Да и других неприятностей можно было не опасаться, ведь другом
их семьи был знаменитый Фрэнки Йейл – человек, которого знал и боялся
весь город!
И все-таки неприятности не обошли семью Ника стороной.
Однажды, зайдя в ресторан и сделав заказ, Фрэнки заметил, что его друг
печален.
– У тебя что-то стряслось. Ник? Я могу тебе помочь? – спросил Фрэнки.
– Ничего особенного. Это... Ну, словом, это личное дело. Мне, наверное, надо самому с ним разобраться.
– Нет, погоди! Если что-то не так в семье, я должен знать. Давай посидим, выпьем и подумаем вместе, может, найдем выход сообща?
В конце концов Ник признался, что тревожится за свою дочь,
девятилетнюю Олимпию. Последние два месяца с ней творится что-то
странное, она часто плачет, перестала спать по ночам, почти ничего не
ест. На все вопросы старших отмалчивается, а врачи лишь разводят руками
и не могут найти причины. Она явно что-то скрывает, но как узнать
правду? Может быть, конечно, это какой-то детский пустяк, какая-нибудь
фантазия, но ведь она чахнет на глазах – и никому ничего не говорит...
– Знаешь что, Ник, – сказал Фрэнки, – у меня есть подруга,
которая умеет находить общий язык с любым ребенком. Дети в ней души не
чают. Ей сорок лет, и ее семья погибла во время эпидемии, но она
относится ко всем детям как к своим, родным. Она рада будет нам помочь.
Давай-ка я договорюсь, чтобы в ближайшие выходные она зашла к вам и
взяла Олимпию на прогулку, скажем, на Кони-Айленд. Угостит ее
мороженым, покатает на лошадках, поговорит о том о сем... Может, мы
что-нибудь и узнаем?
Но ни Фрэнки, ни Ник даже не подозревали, насколько серьезным
было то, что скрывала Олимпия. Когда в воскресенье подруга Фрэнки
вернулась с прогулки и отвела девочку домой, она тотчас позвонила ему.
Выслушав рассказ, Фрэнки побагровел и со всей силы ударил кулаком в
стену. Потом положил трубку и несколько минут размышлял, что теперь
делать. Вынул из кармана револьвер. Затем положил его обратно. Набрал
номер Ника. И, стараясь говорить как можно спокойнее, попросил его
устроить в ближайшие дни маленькую дружескую вечеринку. На ней он
расскажет, в чем дело. Это касается только ближайших родственников, так
что пусть пригласит... Нет, нет, только своего брата Джорджа – говорят,
он как раз несколько месяцев назад приехал в Нью-Йорк. А Олимпию лучше
отправить на прогулку или к кому-нибудь из дальней родни... В тот вечер
все произошло очень быстро.
Перемолвившись несколькими приветственными словами, двое братьев и
Фрэнки сели за стол. Фрэнки молчал и внимательно смотрел на Джорджа.
– Ну что, Фрэнки? Рассказывай! – не выдержал наконец Ник.
– Я... Я не знаю, как тебе это сказать. Ты мой друг. И мне
страшно говорить тебе об этом. А еще страшнее – просить тебя сделать
то, что ты обязан будешь сделать.
– Но в чем же все-таки дело? Говори!
– Дело в нем, в этом подлом человеке, который называет себя
твоим братом. Олимпия все рассказала, хотя он запугал ее до полусмерти.
Он грозился, что убьет ее, если она расскажет...
– Расскажет что?
– Что он совратил ее. Он надругался над ней. Это случилось два
месяца назад, и все это время подонок смотрел тебе в глаза и говорил
тебе слово «брат».
Джордж вскочил из-за стола и бросился к двери, но Фрэнки
выхватил из-за пазухи «кольт» и жестом приказал ему сесть обратно.
Затем внимательно посмотрел на Ника и положил пистолет на стол перед
ним.
– Я бы сделал это сам, ты знаешь. Но это твоя семья.
– Ты хочешь, чтобы я убил своего брата, Фрэнки?
– Нет. Но другого выхода не существует. Он не может быть твоим
братом и не может оставаться в живых после того, что сделал с твоей
дочерью. Подумай об этом.
Ник взял в руки пистолет, внимательно посмотрел на Фрэнки, потом на
Джорджа и медленно поднял ствол. Два приглушенных выстрела не были
слышны никому на улице. И никто не заметил, как под покровом ночи две
тени вынесли из дверей какой-то тяжелый сверток, погрузили его в машину
и автомобиль отъехал в сторону порта... Неделю Фрэнки не звонил Нику и
не появлялся в его ресторане. Он ждал. И в один прекрасный день в его
офисе раздался телефонный звонок.
– Фрэнки! – сказал Ник. – Я не хотел бы тебя благодарить,
потому что за такие вещи не говорят «спасибо». Но, знаешь, с Олимпией
теперь все в порядке, она весела как раньше, ее больше ничего не
угнетает. И я хочу сказать тебе, что ты был прав. И ты – мой самый
лучший друг, потому что так может поступить только настоящий друг.
– Спасибо, Ник. Я ждал твоего звонка. И я понимал, что
творилось в твоей душе. Но знаешь, теперь я хочу сказать тебе одну
очень важную вещь. Ты убил всего одного человека, а мне довелось
убивать многих. Но никогда, запомни, никогда я не убивал тех, кого не
стоило убивать. Мы стреляем только тогда, когда у нас нет другого
выхода. И они умирают, но только потому, что сами этого заслужили.
Фрэнки по правилам Каждые несколько месяцев, а иной раз и
чаще, у Фрэнки и его людей случались «гастроли». Особенно часто
приходилось ездить в Чикаго. Местные гангстеры сводили счеты друг с
другом, да так увлекались этим делом, что частенько оказывались у
Фрэнки на крючке. На спусковом крючке. Но в Нью-Йорке хватало своих
дел, юношеский азарт давно прошел, и
рутинная работа по отправке душ на тот свет стала казаться Фрэнки
слишком утомительной. У Аль Капоне, напротив, азарта хватало, и он, по
приглашению старших друзей, вскоре переселился в Чикаго. Он сделал там
такую же головокружительную гангстерскую карьеру, как несколькими
годами раньше Фрэнки в Нью-Йорке. Но эти два города, как и сами Фрэнки
с Аль Капоне, были городами с совершенно разными характерами. Чикаго,
блистающий всеми огнями, своенравный и чуть сумасшедший, принимал все
новомодные веяния и пороки. Совсем другое дело – старый добрый
Нью-Йорк... В начале двадцатых Нью-Йорк был тихим городом с размеренной
жизнью, и, хотя с каждым днем на улицах появлялось все больше
автомобилей, а рекламные плакаты уже незаметно оккупировали центральные
улицы, всякую моду здесь принимали недоверчиво. Мода на сигары, давно
уже установившаяся в южных штатах, в Нью-Йорке только-только
расцветала, и Фрэнки решил открыть легальный бизнес. Это надо было
сделать хотя бы для того, чтобы как-то прикрыть гангстерские доходы.
Правда, у него уже была пара ресторанчиков и похоронное бюро
(джентльменский набор заведений для гангстеров той эпохи), но Фрэнки
будто чувствовал себя обделенным. Нет, с деньгами все было неплохо,
очень неплохо. А вот слава – только в бандитских кругах. Это была
какая-то черная слава, а хотелось совсем другого! И Фрэнки решил стать
сигарным магнатом.
По воспоминаниям современников, сигары, которые начала
выпускать построенная на скорую руку в одном из пригородов Нью-Йорка
фабрика Фрэнки Йейла, невозможно было спутать ни с одной сигарой на
свете. Они отличались «совершенно зверским запахом и вкусом». Это,
разумеется, были сигары машинной скрутки, и крутили их из самых разных
сортов табака, из «гангстерских налогов» на табачные поставки,
проходившие через нью-йоркский порт. Конечно, никакого сравнения с
известными (и в ту пору еще не контрабандными) кубинскими марками вроде
Рог Larranaga, Ramon Allones, Punch, H.Upmann, Partagas, El Rey del
Mundo они не выдерживали, зато и стоили во много раз дешевле. А на
каждой коробке и на ободке каждой сигары красовался золотой профиль,
поразительно похожий на профиль Фрэнки... И сигарное производство
оказалось не худшей его идеей: оно просуществовало много лет, принося
если не славу, так вполне стабильную прибыль. Только эти деньги были
пустяком по сравнению с тем, что удалось сделать в Чикаго Аль Капоне.
Сухой счет Чикаго – особенный город. Сухой закон уже
действовал во всей Америке, а власти штата Иллинойс держались против
него насмерть. И Чикаго стал почти на целый год (пока федеральная
власть не настояла на своем) настоящим оазисом в алкогольной пустыне, а
обороты от совершенно легальной продажи горячительных напитков
превратили его в город миллионеров. И – любителей огненной воды. Аль
Капоне отлично воспользовался ситуацией, он успел взять под свое крыло
всех торговцев, и когда «засуха» добралась до Чикаго, оказался
единоличным хозяином самого большого черного рынка в стране. Тем более
что у него был отличный канал поставок спиртного – через Фрэнки.
До середины двадцатых годов эта связка работала безупречно.
Они перезванивались каждый день, обсуждая биржевые новости и марки
машин, а дела – во время встреч в подпольных барчиках Нью-Йорка и
Чикаго. Но все-таки они были очень разными – Фрэнки Йейл и Аль Капоне.
Первый желал власти и славы, второй – власти и денег. А жизнь в XX веке
почти всегда складывалась по одному правилу: у кого деньги, у того и
сила. Фрэнки, оставаясь незаменимым поставщиком спиртного, все сильнее
проигрывал расчетливому Аль Капоне в богатстве. Так они почти незаметно
поменялись местами:
Аль Капоне стал боссом. Фрэнки стал называть его Big Al. Хотя – какой
босс, если они с Фрэнки старые друзья?
Как говорили на Западе, когда между старыми друзьями пробегает кошка,
ей лучше не оглядываться. Фрэнки понимал, что проигрывает, и решил
делать все по-своему. В конце концов, он ведь помог Аль Капоне выйти в
люди, почему бы тому не поделиться теперь своим богатством? Задавать
своему другу этот вопрос Фрэнки, разумеется, не стал, но грузовики с
горячительным, идущие из Нью-Йорка в Чикаго, стали время от времени
исчезать. Впрочем, внешне эти пропажи никак не сказались на отношениях
старых друзей. Аль Капоне сделал вид, что ничего особенного не
происходит, но сам потихоньку отправил в Нью-Йорк своих ребят –
разобраться в ситуации. Они разобрались. Для чикагского гангстера их
сообщения не стали особой неожиданностью, но одного из людей Капоне
перехватили ребята Фрэнки – в тот самый момент, когда тот делился
полученной информацией по телефону. Фрэнки шпионаж со стороны старого
друга показался оскорбительным. Он велел убить доносчика.
Капоне не стал гневаться. Это было не в его привычках. Он позвал четверых профессиональных убийц, и сказал им:
– Ребята, Фрэнки приглашает вас в гости. За мой счет.
...и немного осколков
Второго июля 1928 года, рано утром, к дому Фрэнки Йейла
подкатил новенький коричневый «линкольн», только что собранный по
спецзаказу. За рулем сидел его старый друг, Копола.
– Фрэнки, они сделали машину на совесть, веcти одно наслаждение! – сказал он.
– Да, но, говорят, здесь бронировано все, кроме стекол?
– Ничего страшного, стекла уже заказаны! Ты заедешь в гараж вечером, и завтра все будет готово.
– Отлично, тогда поехали в бар, выпьем, мне нужно еще
созвониться с Капоне, а потом я возьму машину и сам прокачусь.
Посмотрю, чего она стоит...
...ревет мощный мотор, но «бьюик» мчится вслед за «линкольном»
по узкой улочке, от него не оторваться, а тут еще дети посреди дороги
прыгают по расчерченным на асфальте квадратам... У него самого – двое.
Фрэнки невольно притормаживает, и в это время сзади – странный звук...
Так-так-так... Заднее стекло «линкольна» разлетается вдребезги. Машина
подпрыгивает, въезжает правым колесом на бордюр, останавливается. Дверь
распахивается. Последнее, что, может быть, еще видит Фрэнки Йейл, с
простреленной головой падая из открытой двери, – расчерченный мелом на
квадраты нью-йоркский асфальт. Гонка окончена.
Где-то на углу Сороковой авеню гаснет сигарный окурок с
золотым тиснением на ободке. Последняя струйка дыма поднимается в
безоблачное летнее небо. И наступает тишина...Сергей Ташевский
hecho a mano №5
Заказать этот номер журнала
Источник: http://www.hechoamano.ru/article/frankie/ |
